про книги

Ну что же, почему то именно сегодня мне вспомнились две самые удивительные книги, которые я встречала в своей жизни. Т.е. это не самые значительные, интересные или оставившие самый яркий след книги. Это именно удивительные книги. Я читала и интереснее, и увлекательнее. Но то, что они своей инаковостью оставили не яркий, как хвост кометы, след, а тонкий, иногда (например, в дождь) зудящий тонкий шрам – это точно. Есть еще одна – третья, но она скорее «поранила» меня даже не сутью своей, а сутью автора (хотя, поговаривают, что это одно и то же). Все они пришли ко мне примерно в одно и то же время, и кстати, одна из них (третья) пришла одновременно с Кортасаром.

Шрам номер один.

Эту нетипичную прежде всего по форме книгу мне подарила одна моя старинная подруга, с которой мы были очень близки пару лет, в институте, пока она не уехала в Москву. Мы совершенно искренне и нежно любили друг друга, ее тоже зовут Елена, я написала ей такое прощальное письмо, которое не писала никому. Мне кажется, что она и была моей первой глубинной любовью женского пола, хотя фактически наши отношения были не иначе, чем дружеские. Но когда я ехала с вокзала, проводив ее в Москву навсегда, я испытывала такую щемящую душевную боль, как будто мы больше вообще никогда не увидимся или как будто она умерла. По факту, она конечно же не умерла и мы встречались не раз, но эта восхитительная эмоциональная связь действительно была разорвана именно тогда, когда она села в автобус на Москву, а я в маршрутку – до дома. Так вот, последним взмахом крыла этой уже призрачной птицы, имя которой было «Мы», была книга, которую она мне привезла спустя время в подарок. Это был как бы ответ на то мое прощальное письмо. Как она рассказывала, когда она ее нашла в книжном магазине (случайно, разумеется), она тут же поняла – что это – лучший ответ.

Книга была тонкой, в мягком переплете, странной формы – узкой и вертикально вытянутой. У нее была черная обложка из шершавой дизайнерской бумаги, на обложке не было ни слова. Внутри были, напротив, глянцевые белейшие страницы, очень плотные, из-за этого всего ее было трудно держать открытой. Она как бы сама захлопывалась, кокетничая, типа «а может, не надо?». Первые листы ее (наверное, 10 или 15) были абсолютно пусты. Т.е. они были антиподом обложки. Связывало их лишь то, что на них ни слова не было напечатано.

Первая страница, на которой встретились буквы, содержала одно слово: surnameless.

Далее были напечатаны тонким курсивом, довольно неудобным для чтения, стихи и несколько рассказов. Далее – также несколько пустых страниц и все. Ни тиража, ни издания, ни-че-го.

Все мои попытки (и тогда, и сейчас) найти хоть какую-то информацию об авторе, не увенчались успехом.

Я несколько раз ее теряла при переездах, очень переживала, но потом находила. Загадка ее местонахождения и сейчас меня мучает. Я точно помню, что она была со мной. Но где она в доме – я не помню. Может быть, спряталась.

Автор, так и оставшийся surnameless, написал тончайшие лирические стихи и нежную прозрачную прозу. Некоторые стихи я помню частично до сих пор. Некоторые из них можно найти в интернете. Я не уверена, что очарование этой книги – не миф, который живет во мне, может быть, она и не так хороша, как мне кажется, но что я точно знаю – она – удивительна.

Где-то там, на твоем берегу 

этих медленных струн,
где торжественный ветер 

качает плакучие фразы,
в золотых временах, где, быть может, 

я не был ни разу,
не родился, не рос, не старел 

и едва ли умру.
В коммунальном эдеме, 

где счастьем цветет нищета,
где познанье стыда 

каждый день переносят на завтра,
где играют в голгофу 

на чай, сигареты и сахар,
в изначальных ночах 

при свечах и дождях, где-то там,
как простая звезда, догорает 

мечта обо мне,
никого не согревшая сказка 

московских кочевий.
Я остался один слушать вздохи 

бродячих деревьев
и вживаться в немое терпенье 

влюбленных камней.

Шрам номер два.

Эту книжку я никогда не держала в руках, ее просто не было у меня в печатном типографском виде. Я и сейчас не могу ее найти. Может, ее больше не издают, а может быть, и не издавали, я не знаю. Но все предисловия говорят об одном – эта книга – гипертекст. В интернетах ее много в электронном виде сейчас. Тогда мне ее принесли на дискете (!), я ее распечатала и она жила в таком синеньком, кажется,  скоросшивателе.

С нею меня познакомила удивительная барышня, очень многослойная и одновременно тонкая натура, которая никогда не была моей подругой, скорее приятельницей, но мы до сих пор поддерживаем связь, я лично ею восхищаюсь, она мне кажется инопланетянкой. Она всегда (несравнимо со мной) много читала, и все время что-то такое… очень проникновенное, нетипичное, странное и так далее. Так вот, именно она познакомила меня с Милорадом Павичем, причем именно вот с этим его произведением, которое мало где упоминается, только в полных списках произведений; на популярных сайтах встречаются его более известные романы и сборники. «Вечность и еще один день». Это абсолютно нетипичное чтение, так как это пьеса…, сюжетную линию которой ты выбираешь сам. Потому что это «Меню для театрального ужина», здесь есть несколько видов закусок, основное блюдо и десерты. Что выберешь, то и съешь). Основное блюдо одно - это главные герои - двое людей, но свести их вместе и вывести их линию потом, дальше, в будущее предоставляется тебе самому. Оформлена она, как и полагается уважающему себя меню, соответствующими блоками с названиями блюд внутри каждого из них.

Не могу точно описать свои ощущения от этого ужина, которые я получила тогда. Помню только слегка съехавшую крышу) Да, сейчас этих хитрых вариаций по прочтению, с вариантами финала и так далее довольно много. Но это был моя первая книга с такой структурой. Тем и мила отдельно.

И некоторые фрагменты в ней я даже подчеркивала, помню. Некоторые из них я тоже помню, пусть не наизусть, но я помню их… привкус.  Вот нашла их, здесь и оставлю:

-- Знаете, каждый из нас похож на луковицу: под каждым елеем оказывается  следующий;  вы его  снимаете  и  ожидаете  увидеть  бог  знает  что.  Когда же добираетесь до конца, убеждаетесь, что в сердцевине ничего нет. Совсем ничего.

-- Ничего? Вы говорите, ничего.  Лук  и  вода.  А слезы? Как же пролитые слезы? О них-то вы и забыли!

Позвольте вас  познакомить  друг  с  другом.  Милая Душа,  это  -  ваше  Тело.  Его  зовут  Петкутин.  (Обращаясь к Петкутину.)  Милый  юноша,  это  -  ваша  Душа.  Можете  с  ней ссориться  или  миловаться,  как  пожелаете.  Но имейте в виду, никому не дано быть мудрым и красивым все семь дней в неделю...

Калина -- Откуда  берется  любовь,  Петкутин?  Откуда  берется   это сильнейшее чувство, радость и скрытая сила, что переливается из меня  в  тебя  и из тебя в меня? Откуда все это берется в жизни человека?

Петкутин -- Человек живет во времени. Но иногда в его  жизнь вторгается вечность и прерывает бег времени. И человек называет это  свершением  или  зачатием,  это  те моменты, когда человек служит вечности.

Ты не можешь знать о себе даже то, что я о тебе знаю. Например, я вижу, как у тебя время от времени изменяется цвет  волос,  но ты  сам  этого не замечаешь. Это вижу я, но не ты. Впрочем, и я могла бы кое-что рассказать тебе о себе. Могла бы,  к  примеру, рассказать следующее: "Мой дом - тишина, моя пища - молчание. Я сижу  в  своем  имени, как гребец в лодке. Не могу заснуть, так тебя ненавижу. Потому что у меня есть смерть, а у тебя ее нет!" ...Но я молчу и ничего тебе не говорю... Потому что я  люблю  и буду любить тебя вечность и еще один день.

Шрам номер три.

А третья книжка, которая тоже где-то есть, настолько, может быть, незначительна в своей внешности, что ни ты, ни я, встреть ее на полке, просто бы не заметили. Маленькая, напечатанная на очень плохой бумаге, с бесцветной обложкой. Это была уличная торговля новыми книгами и вообще я покупала Кортасара. И эту как будто уже затертую карманную книжонку в упор не увидела бы. Но я увидела рядом с продавцом по ту сторону импровизированного прилавка автора. Я знала его понаслышке, благодаря тому, что мой преподаватель журналистики не раз рассказывал о нем (они были приятелями), показывал какие-то фотографии совместные. Мой преподаватель журналистики считал его гением. И вот этот гений сидит на раскладной табуреточке по ту сторону колченогого стола, на котором пестрят обложки. «Здрассте», - говорю я. «Вы – Игорь Жуков?» «Да», - отвечает он и так запросто протягивает мне руку. «Я тут вот подписываю книжку всем, кто ее покупает. Новая книжка вышла». И показывает на эту малышку в дурной бумаге. «Я беру», - тут же призналась я. «А как Вас зовут?» - последовал вопрос. «Лена», - говорю. «Е-ле-на… Елена – страшное имя», - задумчиво изрек Игорь, посмотрел на меня внимательно и написал что то на форзаце.

«Елене от почти Париса, но не совсем. Может, Менелая?» – гласила подпись.

Ну а здесь должно быть любимое из этой книжки, но я не помню наизусь, а пресловутый интернет не помогает.

Поэтому напишу начало, а потом, вечером, допишу финал, из книжки.

*

- Ты опять здесь?

- Я всегда здесь.

- Зачем?

- Маленькая девочка нарисует мне подобие жизни.

- Это иллюзия. Ты же знаешь, кто она.

- Я идеалист, поэтому у меня нет иллюзий.

- А что у тебя есть?

- У меня есть весь мой страх.

- А весь твой страх, он их чего?

- Из мелких плел и крупных букв,

Из заморского неистового света,

Из валяного Ваньки и ломаного гроша,

Из представления имени топора,

Из любви к сладкому и большой любви,

Из мяса и голоса крови,

Из кирпичей…

- Тогда расскажи своим неродившимся детям сказку про белого бычка.

*

Это очень сложное занятие – сон, долгий сон

С утра до вечера и с вечера до утра…

Я хочу научиться спать.

Я буду непременно спать.

Я обязательно научусь спать…

Я научусь спать и тогда приведу в сон тебя.

Так Николай приводит жирафа,

Илья – свою Обломовку,

Страждущий – царство Божие.

Это немного, это всего лишь во что бы то ни стало…

Я буду доволен, если получится,

Потому что больше совершенно ничего не надо.

Я буду доволен, если получится:

Значит, когда-то у меня была ты.

*

- Как умирает надежда?

- Также, как и люди:

Холодеют руки и ноги,

Она вся холодеет,

Силится что-то сказать,

Потом у нее отваливается голова

На зимней улице

Впивается намертво скрюченными пальцами

В пальто хозяина,

И тот некоторое время тянет ее за собой,

Безголовую и холодную,

Потом бросает в сугробе вместе с пальто

И бежит

Домой или просто куда-нибудь

В страхе замерзнуть,

Забыв, что он гораздо больше своего тела.

Всё.

05-06.014